- Но команчей слишком мало осталась в прериях, чтобы мы могли позволить им гибнуть от собственных томагавков.  Как же поступить?
Гошка простёр руки к небу и голову запрокинул.
Красиво, чёрт возьми! Просто египетский жрец. На худой конец – индейский шаман. Гошка оторвался от контакта с небесами.
- Великий Маниту говорит мне - пусть вождём команчей становится воин, у которого больше всех подвигов.
Потом Гошка сел и объяснил, как вести учёт этим самым подвигам. Орлиными перьями - просто разукрашенное перо «ку» за простой подвиг, с красным кончиком «гранку» за великий. Орлиных перьев нам, конечно, не достать, но можно разукрасить гусиные. А те, что мы носили, индюшиные, вместе с панданами вождь приказал снять – повязку на голову тоже надо заслужить. Тут же, не отходя от кассы, присудили Гошке «ку» за то, что бежал с поля брани последним. А я бы и «гранку» не пожалел за мудрость. И ещё, кликуха Мудрый Волк мне понравилась. Серому тоже – Быстроногий Олень. Тут же Гошку окрестили Твёрдым Сердцем, Вовку Нуждина – Отважным (ой ли?) Бизоном, Вовку Евдокимова – Маленьким Братом. Он не возражал. Впрочем, Гошка добавил, воинские погонялова можно менять в зависимости от обстоятельств и поведения.
Откуда что взял – я просто диву давался.

4

Следующий поход был не удачливее первого. Твёрдое Сердце вёл нас на запад, в дикие леса. На голове его, воткнутое в пандану, красовалось разноцветное перо – единственное на всё племя. Учитывая горький опыт прошлого похода, шли полем, подальше от канала и болота, поближе к кладбищу. Поляна самое уязвимое место - здесь мы как на ладони, всем видны. Другое дело лес – там за любым кустом схорониться можно, там мы у себя дома.
Врагов пока не видно, а вот колодец у кладбища усмотрели. День жаркий – захотелось напиться. Подруливаем. Издали не заметили, а подходим – мама дорогая! – бычара племенной, огромный, как бизон. Поднимается, головой вертит, копытом землю бьёт, ревёт утробно:
- У-у-у! Запорю-у!
Думаете на привязи? Да где там – свободен, дик, ужасен. Откуда взялся? Наверное, из табуна сбежал. Впрочем, выяснить не у кого, да и некогда. Доблестные команчи сыпанули без оглядки. Впереди, конечно, Быстроногий Олень, последним – Твёрдое Сердце. Побежал, повинуясь общему порыву, а потом остановился – куда ему от быка в чистом поле ухромать. Встал намертво, томагавком машет, быка пугает, а тот круги наматывает, рогами целит, готовит последнюю, губительную для Гошки. атаку. Тут я к нему присоединился - игры играми, но как друга бросишь в беде настоящей. Копьё выставил - оно быку будто что-то напомнило, и круги его стали шире. Потом и вовсе, подпрыгнул, боднул рогами воздух и галопом к колодцу – тоже мне, телёночек!
Преследовать мы его не стали, пот холодный утёрли, смотрим, где же храбрые команчи – их и след простыл.

5

После этого приключения неделю не собирались. Тем стыдно - нос не кажут, а мы с Гошкой уйдём за «гору», костёр запалим, испечём картошку – скучно вдвоём.
Потом подваливают, да не втроём, а вчетвером. Пашка Сребродольский в нашем классе учился - когда мы с парнями Рабочей улицы выясняли отношения, он активно против нас дрался, а теперь на Бугор переехал, бугорским стал. С Нуждой они давно дружбу водили - вот тот его и притащил. Уж если кто и был внешне похож на краснокожего индейца, так это Пашка - нос крючком, лицо смуглое, походка рысья. Пришёл не с пустыми руками, а с луком – но каким! Был он сделан из лыжины, с такой убойной силой, что – мама дорогая! И стрелы у него не камышовые, а деревянные, и наконечники к ним не копьянки из жести, а гвозди без шляпок, и на другом конце оперение.

7

С лиственниц – поста дозорного – хорошо проглядывалась лесная дорога. Изредка появлялись на ней пешеходы – грибники с ягодниками. Иногда телега лесника протарахтит, велосипедист какой прокатит. Ездили и машины, но мы их быстро отвадили, свалив высоченную сосну поперёк просёлка. Лесник, уткнувшись в преграду, слез с повозки, внимательно осмотрел пенёк срубленного дерева, сплюнул, почесал затылок и изрёк:
- Ну, и правильно.
Больше мы его на этой дороге не видали.
В дозор ходили по очереди (кроме вождя, конечно), но ни сойкой пропищать, ни кукушкой прокуковать, ни петухом, на худой конец, прокукарекать никто толком не умел. Два пальца в рот – и весь сигнал. По свисту дозорного команчи прекращали всякую возню, прятались в вигвам, готовясь к самому худшему. Потом посылали к лиственницам разведчика. Заметили – от свиста разбойного втягивал голову велосипедист проезжий и сильнее нажимал на педали. Грибники пылили без оглядки прочь. И как-то потихонечку и незаметно отвадили любопытных от этих мест – травой стал зарастать просёлок. Ну и, возгордились команчи, возомнив себя хозяевами леса, в набег захотели - бледнолицых погонять, их дачные сады пограбить.
У меня другие планы были, их и озвучил на Великом Совете, пуская изо рта дым, протягивая трубку соседу:
- Храбрые сыны Великого Маниту! Бледнолицие собаки провели канал по нашим землям. Они хотят осушить Великое Займище и окончательно сгубить нашу природу. Мы должны знать планы трусливых койотов и разведать, как далёко они прорыли свой подлый канал.
Возражал мне Гошка – уж так ему хотелось пошарить по садам - там должна виктория созреть, редиска с батуном выросли, а может ещё что…. В дачных домиках много барахла, которое не будет лишним в нашем вигваме.
- Мы прогнали бледнолицых из наших лесов, - сказал Твёрдое Сердце. – Время напасть на их жилища и спалить все дотла.
Ещё один Хромой Тимур – Потрясатель Вселенной.
- Мой брат выдаёт желаемое за действительное, - заявил Ястребиный Коготь, пустив клуб дыма, и сплюнув в костёр. – В дубравах рыщут бледнолицые собаки, а моим мокасинам не хватает украшений. За скальпами, воины!
- За скальпами! – сказал Маленький Брат.
- За скальпами! – кивнул Быстроногий Олень, принимая от него трубку.
Я не сдавался.
- Найдя исток Канала, мы узнаем Великую Тайну бледнолицых. Мы разгадаем их замыслы и сможем уберечь наше Займище от осушения.
- В котлах наших пусто, - настаивал Твёрдое Сердце. - Наши дети, наши скво (по-индейски – женщины) плачут от голода.
Сказал так убедительно, что вождь бросил взгляд за плечо – уж не плачет ли кто действительно в нашем вигваме? Потом Отважный Бизон не спеша выбил о колено пепел из трубки – что означало окончание Великого Совета. Он поднялся, простёр ладонь над костром, а потом развернул её, будто птицу послал ввысь - гонца к Великому Маниту.
- Закройте рты и готовьте оружие - мы идём к истокам Великого Канала.
Кинул взгляд на Пашку:
- Скальпы бледнолицых - ваши.
Потом Гошке:

Тем с награбленным расстаться – нож в горло. Дело катилось к бунту, да шум отвлёк. Выглянули из кустов – там автострада, под ней труба бетонная проходит.
Прямо на глазах ондатра из воды прошмыгнула в дренаж. Ястребиный Коготь быстро сообразил – бегом через дорогу. Труба огромная – чуть голову пригнул и ходишь в ней, а мы рванули за ондатрой. Только она уже навстречу чешет – Пашки испугалась. А тут Маленький Брат её – как завизжит (в трубе-то представляете какой звук), назад рванулся, Серого с ног сбил. Оба упали. Крыса водяная по стенке мимо них и прямиком на Гошкино копьё. 
За дорогой канал нырял в овраг, который тянулся до самой реки. Увельки, между прочим.

8

Убитая ондатра принесла Балуйчику «гранку» да ещё «ку» за мешочек, сшитый из её шкуры. Это дело рук деда Калмыка, у которого Гошкина семья квартировала. Твёрдое Сердце сложил в рыжий кошель трубки, акварели и привязал к поясу – теперь он вновь Великий Вождь. Под его мудрым руководством нам жилось сытно и спокойно. Дни протекали так. Придя из дома в лесной лагерь, мы первым делом преображались в краснокожих – раскрашивали лица, цепляли перья и вооружались. Потом шли в набег – крадучись пробирались в ближайшие сады. Объедались зеленью - огурцы уже на грядках пузырились, редиска подросла и кое-где виктория созрела. Шарились в садовых домиках, тянули всё, что плохо лежало - обзавелись кухонной утварью, матрасами, подушками и одеялами. Походный котелок забурлил похлёбкой над костром.
А меня не оставляла мысль переселиться в вигвам насовсем. Ну, или на время, чтобы дома озадачились – куда это я пропал? Сколько не уговаривал друзей – не соглашались. Храбрых команчей страшила ночёвка в лесу. Наконец, Твёрдое Сердце изрёк однажды:
- Хау, мой брат – я с тобой.
Для охраны прихватил из дому собачку – славного пёсика по кличке Моряк. Он умел и любил ездить с отцом на бачке мотоцикла.
В тот день мы сделали набег на околицу Чапаевки, где напали на пасущихся на лужайке гусей. Сначала те пытались сами нас атаковать, но очень быстро разобрались, что к чему, кто чем рискует, и ударились в бега. Одному не удалось удрать - сначала Гошкино копьё поранило ему лапу, потом Пашкина стрела сложила его крылья. Он сидел в траве, будто на гнезде, вертел головой, выгибая шею, и шипел на кровожадных команчей. Мы  метали в него томагавки, целясь в голову.
Дорогу, за которой собственно и была Чапаевка, перешёл мужик и направился в нашу сторону. Гуся пришлось взять в плен, а нам с Пашкой Твёрдое Сердце приказал прикрыть отход племени в лес. Мы стали с Ястребиным Когтем плечом к плечу, да ещё храбрый Моряк с нами.
- Ну, иди сюда, собака! – кричал Пашка, размахивая томагавком над головой. – Я сдеру с тебя скальп и пришью к своим мокасинам.
Моряк тоже высказался на своём собачеем языке, что не против цапнуть незнакомца за лодыжку. Мужик в герои не рвался - грозил нам издали кулаком и скверно  ругался. Потом добрался до поредевшего гусиного стада и погнал его домой. Мы с Пашкой с достоинством отступили, хотя Моряк был за преследование.
В лагерь добирались не спеша – представляли, что там сейчас творится. Когда пришли, гусак лишился не только живота, но и перьев с головой. Умелые Гошкины руки шарили по его нутру, извлекая на Божий свет вместе с кишками сердце, печень, почки и пупок. Кишки он выкинул, а остальное (выпотрошив пупок) сложил в котелок.
Костёр ярко горел, нажигая угли. Маленький Брат вернулись с Быстроногим Оленем от канала – принесли в мешке глину. Почивший гусак принарядился в неё и закопался в золу. (Пишу эти строки с сарказмом, чтобы заглушить в душе жалостливую струну, зазвеневшую вслед за метким броском Гошкиного копья). Над саркофагом гусака развели костерок поменьше и долго сидели вокруг, давясь слюной. Наконец, варварская пища была готова, и варвары с варварским аппетитом на неё набросились. Язык не поворачивается назвать команчами, этих пожирателей полусырого мяса, хоть и я был их в числе. Скажу, что с гордым видом отошёл – не поверите. И правильно, потому что пища хоть и была труднопережёвываемой, но ужасно вкусной. Набив животы, повалились отдыхать. И объевшийся Моряк с нами – не до кузнечиков пёсику стало с бабочками, не до белок и сорок.

Эту новость не спешил выкладывать Великим Братьям, но она была не выдумкой сестры, и вскоре стала достоянием всех. И после этого круто изменилась наша лесная жизнь - команчи перетрусили. На тропе войны или сидя у костра всё чаще стали озираться и вздрагивали дружно от любого неожиданного звука.
Однажды – перед тем грозовые дожди несколько дней держали нас дома – пришли и застали в вигваме раззор. Исчезли припасы – лук, соль, картошка, огурцы. Пропал мешочек с трубками и красками. Остатки оружия обнаружили в потухшем костре. Вместо нашего имущества появилось чужое – пустые бутылки из-под водки и пива. На топчанах в вигваме кто-то ночевал и, возможно, постоялец (цы) ещё не съехал (ли) окончательно, а где-то бродит (ят) поблизости.
Будто в подтверждение этой мысли вслед за далёким раскатом грома совсем рядом, может, вон за тем кустом, вдруг раздалось:
- Бра – адяга судьбу пра-аклиная....
Ужас объял мужественных команчей. Не сговариваясь, мы сыпанули прочь, как будто неведомый враг уже схватил за волосы, содрал, а скальпированные воины сродни убитым – сраму не имеют. Я видел, как бежал Ястребиный Коготь – легко перемахнул сосновую ветвь, преградой выросшую на его пути. Ту же ветку, прыгнув, задел Быстроногий Олень. Она сначала выгнулась упруго, а потом врезала иголками в лицо набегающему Маленькому Брату. Тот ударился в слёзы, и его обиженно-испуганный рёв подгонял нас до самой опушки. Первым, однако, на ней оказался Твёрдое Сердце. Как - загадка природы. Может, улизнул пораньше, незамеченным, а может, дорогу знал покороче.
Вот в этом месте, по законам жанра, следует ставить точку повествованию. Погибло племя могучих команчей - потух костёр, захвачен вигвам. Те жалкие остатки, что спаслись позорным бегством, стыдно назвать Великими Братьями. Это мы понимали и понуро брели полем, а на околице молча, расстались.

10

Первая попытка удрать из дома и перебраться в лес с треском провалилась. Но появился опыт. Теперь я знал, что одному там делать нечего – нужны друзья. Да и с друзьями…. Вот бы нас с Гошкой беглые зеки в шалаше застукали - сожрали точно, как мы гуся, но прежде задушили.
Шалаш в лесу отпал, но у меня в запасе был вариант. За Горьким озером возле военного аэродрома таилась свалка. Там отслужившие свой век стояли самолёты, туда валили мусор из воинских складов, боксов, классов и лабораторий. Я говорю «таилась», потому что мало кто о ней знал. Она была в лесочке и огорожена«колючкой». Не охраняемая, правда, но явно не для всех. Мы там с отцом бывали – я по самолётам лазил, отец для хозяйства что-то приглядел. И там был дот….
Пошёл к друзьям, подбить на авантюру. Гошка выразил желание, Нуждасик с Пашей, а вот братья заупрямились – пока, говорят, магнитогорских беглых урок не поймают, дальше околицы ни шагу. Как трусов уговаривать? Да и надо ли?
Собрались, лица не красим, оружия нет – просто четверо мальчишек вышли за околицу и направили свои стопы на юг. Шли диким полем, задерживаясь лишь на клубничных полянах. Потом засеянным овсом с горохом - полакомились, и карманы стручками набили. Вышли на берег озера Горького - искупались, хотя вода и пасмурный денёк к тому не подбивали. С другой стороны, как не искупаться – такие километры отмахали, а озеро целебное. Вот и подлечились, мимоходом.
Лесок прошли – на опушке ограда из колючей проволоки.
- Стоп, ребята, здесь охраняемая зона.
И показал пример, нырнув под колючку, а дальше ползком да перебежками.
- Кого боимся-то? - пыхтит Нуждасик в спину.
- Тс-с-с, - я палец приложил к губам. – Вон видишь дот? Там пулемёт с солдатом – увидят, ка-ак шмальнут….

Нуждасик:
- Нет, ну, со склада точно можно упереть – они ж его не охраняются днями.
Заспорили, а я задумался, чего они хотят - неужто вправду что-то воровать? Ведь приглашал их только ночевать, а получаются опять команчи – придумал я, а правили другие и превратили детей Природы в воров садовых. Откуда у людей такая тяга красть чужое? Отец мне говорил, что от монголов – за триста лет владычества испортили славян. Так уж пять сотен лет свободны – пора бы уж забыть чуждую нам страсть….
Пока размышлял, парни договорились на склад напасть. Я был против, но пошёл посмотреть, как у них это получится. За самолётной свалкой была взлётка – взлётная полоса аэродрома, потом стоянка летающих машин, штаб, столовая, казармы, дома офицерского состава и, наконец, склады. Подкрались. Лежим в кустах. Вот они, одноэтажные кирпичные строения без окон с мачтами громоотводов - выстроились, как легионы римлян. Ограждение из колючей проволоки, по углам вышки часовых. Не видно никого. Тишина, как перед боем - лишь цикады заливаются в траве, да кукушка из соседней рощи кому-то срок считает. 
- Пойду, - решился Пашка. – Прикинусь грибником.
Попетляв для виду меж берёз, добрался до «колючки». Повертел головой по сторонам и протиснул гибкое тело меж ржавых жал. Тут же на ближайшей вышке показалась солдатская пилотка. Лица не видно – то ли часовой был малорослым, то ли сидел на чём, и лень было вставать.
- Стой! Стрелять буду!
Пашка вздрогнул и замер в позе неандертальца – руки у земли. Вертит башкой, шарит взглядом по траве – никак понять не может, откуда голос.
- Дяденька, - скуксился. – Я за грибами. Смотрите, вон какие подберёзовики стоят!
Пилотка:
- Сейчас шмальну из автомата – грибов будут полные штаны. А ну, брысь!
Пашка вылез из охранной зоны, к нам идёт и вертит головой – пытается понять, откуда голос. Решил, что напоролся на секрет -  есть такая форма охранения, когда на каску веточки цепляют, на плечи плащ зелёный. Лежит боец в траве - попробуй, усмотри.
Когда мы разъяснили, Пашка кулаком вышке погрозил. Рядом с пилоткой дуло автомата показалось, и мы задали стрекача.

12

Однако горький опыт воров не образумил.
- Продовольственные склады так не охраняют, - убеждал Гошка, - и вещевые тоже. Подкрадёмся, заберёмся – фляжек натырим, ремней с пилотками украдём, тушенки и сгущёнки.
Два дня бродили по гарнизону, высматривая, где чего бы стащить. Никто нас не задерживал, не прогонял – думали, наверное, что мы из семей военнослужащих и здесь в их домах живём. На третий добрались до свинофермы – была такая в лесочке за складами. Солдаты из неё навоз на тачках возят, туда корма – обратно мясо для столовой. Короче, подсобное хозяйство военного аэродрома. Поодаль притулился склад – длиннющий, с огромными воротами для больших машин. Висит замок и нет охраны. Как не глазели в щели - что там хранится, не смогли определить. Запора не сломать, доски не отодрать. А если приподнять?
Заметил я, что подворотня – огромная доска пятидесятка – зажата направляющими на столбах, но створ воротных не касается. Если поднять один конец, из направляющих освободить, то можно отодвинуть и пролезть.
Так и сделали – нашли рычаг, упором шлакоблок, повисли на одном конце, другой из направляющих подворотню выжал. Чуть отодвинули – образовалась щель, в которую мальчишке пару пустяков пролезть.

Подъехали. Я прямиком, не прыгая с седла, рулю в ворота. Потом калитку завалил, свой велик за Васин, тут же во дворе стоявший, задвинул – чтоб если вдруг чего, не мой схватили. Бегом в огород, по тележке, приваленной к стене, на пологую крышу сарая взобрался, лёг и замер - жду продолжения событий. Прапор стучит в ворота, требует, чтобы открыли. Вася босой, расхристанный – ну, видно, что хмельной – выходит на крыльцо, прислушивается, к воротам не спешит. Конвойный наш к соседям, но и там завалены запоры – с Васей шутки плохи, когда он пьян. Потыкавшись туда-сюда, прапор вернулся к мотоциклу.
Вася отворил калитку:
- Служивый, слышь, ты не к жене моей приехал?
Прапор оглянулся:
- И к ней, и к вам. Тут паренёк в ворота въехал. Ваш сын? Есть разговор о нём.
У Печоркиных не было детей.
- К Варваре? Заходи – она уж стол накрыла, ждёт тебя.
Прапор, оставив мотоцикл, пошёл к воротам. Потом, будто узрев что-то во взгляде мужика, повернул назад:
- Нет, лучше в другой раз.
- Стой, сволочь, гад, прелюбодей! – Вася вдогонку. – Сейчас я посчитаюся с тобою!
Прапор мотоцикл с толкача завёл, прыгнул в седло, дал по газам и голову пригнул. И вовремя – огромная колода, на которой колют дрова, над нею пролетела. Вася во хмелю и не такие откалывать мог номера.

14

Наверное, неделю с тревогой ждали развития событий, но прапора всё нет – мы осмелели.
- Вот сволочи, хотели наши велики себе забрать.
- А прапор, тот ещё козёл - проклятый шантажист. Жаль Вася не убил его колодой.
- Нет, надо отомстить – нельзя им с рук спускать.
- Что мыслишь, предлагай – обсудим.
Пашка предложил:
- Давайте угоним у них лошадь.
Два дня лежали, хоронясь, у свинофермы - на третий повезло. У привязи оставив запряженного конька, солдаты подались на чьё-то поле – картошку воровать. Прапора-то не было.
- И никого нет, на ферме пусто, - докладывал Пашка, воротясь из разведки.
- Ну, что? – мы переглянулись. - Вперёд?
Отвязали лошадь – она безропотно, повинуясь вожжам, потянула за собой телегу.
Гошка:
- А может, поросёночка прихватим? Потом зажарим.
Я с видом знатока на облучок уселся:
- Мало шума? Погонь и перестрелок не хватает? Ну, покричи – сейчас сбегутся.
Въехали в лес.
- Куда ты правишь?
- Ну, не в Увелку же.
Лесной дорогой добрались до Половинки.
- Что дальше?
- Видите коней? Сейчас лошадку туда направим, телегу бросим здесь.
Распрягли ворованную лошадь, отпустили в поле к коням колхозным – те заржали.
- Сейчас отлупят!
- Не догонят – стреножены они.
Но гривастые и не хотели драться – обнюхались и снова мордами в траву. А тот, что с поросячьей фермы, давай скакать по полю - и взбрыкивал, и на дыбы вставал, и ржал, и ржал, и ржал….

Немытых увезли, приехали сапёры, миноискателем обшарили всё побережье. А штатские на пляже ржали и шутками служивых доставали.
С той поры могильный холм на южном побережье стал появляться часто - понравилась затея: народу только дай. Хотели, видимо, солдат от мостиков отвадить, но те приняли меры. Перед купанием пляж тщательно осматривался – всё подозрительное проверялось, убиралось. А штатских гнали прочь.

16

- Им надо пляж совсем испортить, - Гошка предложил.
Его затея была проста, хотя трудновыполнима. Он хотел общественное стадо перегнать с северного побережья на южное.
- Они там пору часиков потопчутся, и всё – кранты песку: загадят так, что мало не покажется.
Ему возразили:
- Но ведь и нам тогда там не купаться.
Гошка мрачно:
- Мне надо Паше отомстить.
Пашей звали общественного пастуха. И это та ещё была история. Он как-то Гошку пригласил подпаском – мальчишка за неделю так ухромался, что слёг. Когда поправился, притопал к пастуху:
- Пасти больше не буду. Дай мне расчёт за ту неделю.
Паша:
- Расчёт по осени.
- Ну, дай свои – мои потом себе возьмёшь.
- А если брошу я пасти, думаешь, мне что-нибудь дадут? Догонят да поддадут – по шее. Иди, паси или прощай – дезертирам заработная плата не положена.
Гошка затаил обиду.
Была и у меня причина не любить пастуха. У него была шотландская овчарка по кличке Белый. Она разумно пасла коров, набегавшись за день, без привязи лежала во дворе иль у ворот и никого не трогала. Зимой сидела на цепи и, видимо, поэтому зверела.
Толкались как-то с горки снеговой, и Моряк меж нас крутился – лаял, за полу хватал и стаскивал вниз ребят, вместе со мной защищая вершину. Не та собачка, что в лесу была, другая, старше – много лет у нас жила. Вдруг подлетает Белый и на Моряка. Они сцепились, но силы явно не равны. Мальчишки побежали за Пашей-пастухом, я кинулся на помощь – схватил за хвост овчарку, потащил, чтобы мой пёсик убежал. Белый на меня – порвал шубейку, прокусил через варежку ладонь, и всё пытался в лицо вцепиться. И вцепился, если бы не Моряк – он не убежал, а бросился меня спасать.
Когда я принёс его на руках, он был ещё живой. Отец перевязал ему разорванное горло, оставил в доме. К утру песик околел.
- Дай мне ружьё, - сказал отцу.
- Собака не причём.
Отец взял мою порванную шубку, к Паше домой пошёл.
- Что будем делать, сосед?
- А я причём? Собака, сука, сорвалась с цепи - с неё весь спрос.
- Значит, платить, иль зашивать не собираешься? А ну-ка подойди – скажу на ухо кое-что.
Отец шептаться с ним не собирался, а двинул в скулу. Паша вперёд спиною двор пересёк, упал у будки – Белый ему рыло облизал. С тех пор соседи не здороваются.
Зиму всю Паша грозил:
– В милицию пойду, собакой затравлю….
Весной приплёлся:
- Егор Кузьмич, что в стадо будешь отправлять? Мне надо записать.
А я за Моряка не прочь с ним поквитаться – ведь Белый околел.

На мысль натолкнул манекен из магазина – отслуживший свой срок и никому не нужный, стоял в углу двора Увельского сельпо. Мы его выменяли за пачку сигарет у грузчика тамошнего. Укутали в мешок и притащили в лес. На свалке самолётной подыскали одеяние – пилотку, гимнастёрку, бриджи, сапоги. Готов солдатик. Мы его назвали «Бровкин».
В те времена на полпути к озеру Горькому стоял маяк. Ну, может, не маяк. Кто-то говорил, что это геодезический знак на самой высокой точке окрестности, кто – каланча  пожарная для лесников. Короче, стояло странное сооружение в виде Эйфелевой башни, ну, может быть, чуток пониже. Там была лестница внутри, чтобы наверх забираться. И не одна, а каждому звену (иль этажу?) своя. Наверху площадка, в её центре – столик. Нет, ещё выше был шпиль, но туда уж точно никто и никогда не забирался. А до площадки добирались, кто не боялся высоты.
С годами это дровяное сооружение пришло в ветхость. Чтобы отбить у смельчаков охоту голову сломать, лестницы убрали. Однажды, поспорив,  с Пашкой наперегонки мы забрались по бревнам внешнего периметра до смотровой площадки. Причём Ястребиный Коготь отстал, а ведь он гимнаст. Но чтобы я не хвастался победой, признался – не сил ему недоставало, а храбрости. Он лез потому, что впереди взбирался я. А с брёвен сыпалась труха, и втихаря они постанывали под нами.
На эту каланчу надо было Бровкина поднять. Привязали его к Пашкиной спине, и он полез наверх. Я следом, для страховки. Впрочем, на одно бревно мы опасались вместе залезать - карабкались по перекрещивающимся звеньям. Тяжело. Пашка весь пунцовый – пыхтит и лезет, отдохнёт и дальше. Пока мне легче. Но мне предстоит самый опасный трюк – на шпиль взобраться.
Вот мы на площадке. Мальчишки внизу, как букарашки. Посёлок виден весь из края в край и все леса до горизонта. Как там у поэта? «Стою на вершине, Кавказ подо мной….
Пашка сипит:
- Хватит трепаться – отвяжи.
Я снял с его спины солдата Бровкина.
- Не трусишь?
- Есть варианты? Может быть, на столик встанешь ты, я тебе на плечи….
Пашка головою покачал. Я плюнул на ладони и полез на шпиль – там стропила с мою руку толщиной. Ну, может быть, чуть-чуть потолще…. И все с гнильцой. Сейчас подломится какая – и всё, кранты. Парить буду, как птица в небесах. Как там в песне про Орлёнка:
- Не хочется думать о смерти, ребята, в пятнадцать мальчишеских лет….
Пашка философски:
- Дурак ты, а не орлёнок.
Всё! Я на шпиле. Выше только облака. Сюда, как мне известно, ещё никто и никогда не забирался. Спущусь на землю – будет слава, убьюсь – признают дураком. Верёвку из-за пазухи достал и Пашке кончик вниз спустил. Он Бровкину его на шею намотал. Понятен стал коварный план? Я вверх тяну, Пашка снизу помогает - на стол взобрался. Всё – Бровкин в петле висит, качаясь. Второй конец я закрепил, спустился на площадку.
Пашка подмигнул:
- Небось, ручоночки трясутся?
- Нормалёк. А эти гаврики внизу, смотри-ка, загорают. 
Пашка предложил:
- Давай помочимся на них – соврём, что Божья благодать.
Снизу донеслось:
- Эй, вы чё там, прохудились?
И мы спустились.

- Огненным столбом носился. Его б догнать, сбить с ног, землёю забросать. Да где там – не смогли. Сам упал. Когда в больницу повезли, ещё дышал, а там скончался.
Ночью приснился сон. Иду я по Петровке – пусто, тихо и потому тревожно. Вдруг из-за угла Человек Огня (весь из огня – руки, ноги, голова) орёт:
- Ага, попался!
Я через улицу стремглав, на лавочку запрыгнул, махнул через плетень. Он следом, и за ним занялся пламенем плетень. Подумал, этак он село спалит, и припустил до озера. По мостику промчался, на котором бабушка половики стирает, и в воду сиганул.
Утром отец:
- Горазд же ты пинаться. Что сон дурной?
- Ещё какой! – и рассказал.
Погода скуксилась – утреннее небо из края в край забито дождевыми облаками.
- Ой, как не вовремя, - заохал дед, но сел на Тарпоган (мотовелосипед) указывать дорогу.
Приехали. Пока отец лодку надувал и сети ставил, я выкосил кружок, дед нарубил жердей – из свежих и пахучих трав мы сделали шалаш. Егор Иванович развёл костёр, поставил рогатульки, повесил котелок, шурпу (похлёбка из картошки с салом) варить. Мы взялись за литовки. Косить траву отец меня учил давно. Я когда ещё маленьким был, в руках литовку удержать не в силах, ходил по ряду за отцом – смотрел, как косит он. Мне чудились картины битвы: отец – былинный богатырь, литовка – меч, а травы – полчища монголов. Отец переиначил всё по своему – расхвастал мужикам:
- За мною ходит по пятам, силёнок нет, но голова работает – всю технику отцову перенял. Теперь попробуй, угонись за ним.
И сейчас мы шли с ним шаг в шаг – только что литовка у меня в руках поменьше и ряд получается поуже. Не заметили, как полдень подоспел, и кашевар зовёт к обеду.
Поев, отец прилёг:
- Хорошо косить – не жарко.
Дед:
- Да кабы дож-то не пошёл.
И накликал. Пошёл – мелкий, нудный, частый. Шуршит в листве, шуршит в траве, будто змея к лягушке подбирается.
- Грибной, - отец залез в шалаш. – Сынок, айда-ка прикемарим пару часиков - глядишь, пройдёт.
Но не прошёл. Затушил костёр. Испортил настроение деду.
- Надо сворачиваться.
Отец, поспавший два часа, поднялся бодрым:
- Косить-то хорошо.
- Ага, испортите покос. А друг зарядит на неделю?
И батя сдался:
- Ну ладно, мокрым в шалаше ночёвка – тоже не курорт. Езжай, Егор Иваныч – сети сниму, и мы тебя догоним. А ты, сын, залезай в шалаш – успеешь по дороге взмокнуть.
Вдыхая ароматы скошенной травы, прислушиваясь к шёпоту дождя, я думал – как здорово, однако, жить в лесу. Нет ни страха, ни сомнений – а почему? Да потому что рядом отец. А я-то убежать хотел из дома.
В дождь, говорят, хорошо спится. И не заметил, как уснул. Но, кажется, лишь на мгновение, потому что слышу вдруг шаги - нет, не шаги, а ритмичные потрескивание, попшикивание приближаются. Ещё не вижу, но знаю – сюда идёт Человек Огня. О, Господи! Что предпринять? Сорваться и бежать иль затаиться в ворохе травы. Может, закричать – отец не далеко, услышит.
Голос отца:
- Сын, спишь? Вставай – поехали.
Так спал я или нет? И этот Огненный Мужик – он что, всю жизнь будет меня преследовать?

- Боишься?
Это я-то? Покоритель шпиля маяка?
В отце, наверное, пацанство разбудилось – по выщерблинам кирпича полез к дыре в решётке окна. Я, понятно, следом. Протиснулись вовнутрь. Оказались на внутреннем балконе.
- Это клирос, - пояснил отец. – Здесь хор церковный пел во время службы.
Прошли на винтовую лестницу, ведущую на колокольню. Она крута, загажена помётом, и в пустые окна вылетают голуби. Поднялись до звонарни. Здесь колокола нет, а вот обзор на много километров.
- Вон там, - пояснял отец, - за каштакскими лесами большое озеро Бутаж. Вон справа от Межевого Мышайкуль – тоже ничего. Вон Татарское – в войну там соль варили.
Глади указанных озёр, сливаясь с горизонтом, размывали дымкою его.
Я повернулся на восток:
- А там одни леса.
- Леса сплошные до самого большого океана.
- Мне кажется, я его вижу.
- Да ты, брат, Острый Глаз. Когда-то здесь на колокольне в зарок мешок оставил.
- Клад зарыл?
- Считай, отрыл – слово себе дал, не брать чужого. И сдержал.
Помолчал, раздумывая, вспоминая.
- Говорят, поп здесь клад закопал: церковь-то богатая была – золотые оклады икон, серебряная утварь. Когда его турнули из села, уехал налегке. Значит, церковное всё здесь осталось.
- Давай поищем.
Отец чуть перегнулся из окна:
- Видишь поповский дом?
- Я знаю. Потом в нём была школа. Сашка в ней учился и брал меня с собой в саду его дождаться.
- Вот говорят, между церковью и школой прорыт подземный ход. Если он есть, то клад, наверное, там.
Я загорелся:
- Ну, давай отыщем.
Отец усмехнулся:
- Многие пытались.
- Нам повезёт.
- С наскока вряд ли. Давай подумаем, а как придумаем – вернёмся.
Ночью приснился сон. Маяк выше колокольни, да к тому же стоит (теперь уже стоял) на пригорке. С него, решил,  я точно угляжу далёкий берег океана. Забрался на площадку – не видать. Полез на шпиль, и как во сне бывает – сорвался. Лечу вниз головой, ударился о балку, перевернулся, потом ногами, снова головой…. Летел, кувыркаясь, как то бревно. Упал в объятия Огненного Человека….
Мы ночевали в сенях, тут электрического света нет. Отец пристроил на табурет керосиновую лампу и листал газеты времён его партийного здесь руководства – дедов архив. Я храпака давил, уткнувшись носом в стенку. Отец поднялся, костяничного кваску попить. Я бац по табурету и рыбкой вниз. Лампа разбилась, полыхнул огонь. Ладно, отец меня вовремя схватил – а то б обжёгся. Пол в сенях земляной – так что, без последствий. Вот лампа….
Утром батяня сгонял в магазин, купил провод, лампочку, патрон и выключатель. Провёл дедам свет в сени.
- Живите в радости!
И мы уехали.