- Баянист в Доме культуры. Я туда на танцевальный хожу, а он пристаёт – полюби да полюби.
- Хорошо, я его сам полюблю. Познакомь.
В следующий выходной пришёл в ДК. Оля показала мне настырного баяниста – это был плюгавенький мужичонка скорее сорока, чем тридцати годов. Он играл с каким-то солдатом в шахматы, пристроив доску на подоконник. Я смотрел на них и томился ожиданием. Бить его без Оли не хотелось – урок должен быть показательным. Потом обеспокоился другим обстоятельством – а как поведёт себя солдат, не кинется ли защищать шахматного партнёра? Драться с двумя противниками даже на глазах любимой не хотелось.
Зашёл в ДК парнишка из красноармейской ватаги Ваня Страх.
- Слово и дело, - пригласил в компанию  девизом опричников его Грозного тёзки.
- Не вопрос – поможем, - согласился он.
На его долю приходился солдат, которого впрочем, не прояви он агрессивности, можно было и не трогать. Но Ваня настроился и, как я, томился ожиданием.
Закончились занятия танцевального кружка, появилась Оля.
Я потянул за угол воротника баяниста:
- Мужик, ты видишь эту девушку?
- Ну и что дальше? – пожал он плечами, но в глазах его уже плескалось беспокойство.
- Сейчас я тебе дам в хайло, а в следующий раз, если она пожалуется, изобью до смерти. Уяснил?
- Что?!
Я ударил его в подбородок снизу, вложив всю силу руки и плеча. Он не попятился, он потерял опору на том месте, где стоял – полетел спиной вперёд, рукой смахнув шахматы с подоконника, боднув затылком солдата. Служивый стоял, размышляя над позицией, во фривольной позе, скрестив ноги - это его и подкосило. Он упал, осыпанный шахматными фигурами. Сверху на него баянист. Куча-мала - и это с одного удара! 
Заахали очевидцы. Кто-то крикнул:
- Милиция!
Я взял любимую под руку, и мы вышли из ДК. Ванька Страх догнал на улице.
- Классно ты – одним ударом завалил обоих. О, чёрт!
За спиной заверещал милицейский свисток. Иван шмыгнул в подворотню, а через минуту следом пробежали две фигуры в форме. Молодец Ванятка – увлёк за собой погоню. А я степенно шёл под руку с любимой девушкой, и сердце моё ликовало.
Счастье длилось ровно неделю. В следующую субботу в школе устроили вечер отдыха для выпускников. Включили музыку, объявили белый танец. И вот Оля идёт через весь зал в мою сторону. Сердце зашлось в любовной истоме - поднялся со скамьи, сделал шаг навстречу, а она мимо и подаёт руку Валерке Шарову:
- Можно тебя?
Я вздрогнул, как от пощёчины. Это ли не оскорбление? Зачем же она так со мной?
Стою оплеванный и проклинаю всё, а Шарик кочевряжится:
- Да не умею я, да не хочу….
Он и, правда, такой – робкий с девушками. А может, меня боялся. Только Оля от его ужимок попала в положение не лучше моего. Она настаивает, Валерка упирается, и я рядом стою, как обалдуй. Представляете картинку? 
Потом жёлтая вода ударила мне в голову - оттеснил тихонечко Олю.
- Тебя не учили – надо стоять, когда с дамой разговариваешь?
Валерка начал подниматься, а я его ударил. Кровь брызнула из его носа – ему на рубашку, на стену, на мой кулак. Ольга оттолкнула меня и кинулась к Валерке со своим платочком. Толпа парней попросила на школьный двор. Нет, расправы я не боялся, да никто и не решился бросить вызов оберегающему меня статусу - они лишь кричали, что я в корень обнаглел, докатился до беспредела, и скоро никто не захочет со мной дружить….

Проблемы мои начались с первым экзаменом – и это была химия. Беру билет, сходу решаю задачки. Смотрю первый вопрос – знаю, и готовиться не надо. Второй читаю – «крекинг нефти» и чувствую, «поплыл». Что такое крекинг? Хоть убей, не знаю. Вот она цена пропущенных занятий. Уплыла пятёрочка! Какая пятёрка – тут бы тройбан не получить. Да нет, не должны срезать – один вопрос знаю, задачи решил. А что такое крекинг? Кто слово-то такое выдумал? Знал бы – из рогатки пристрелил.
Химичка усмотрела мои терзания, подошла.
- Ну, что у тебя?
Тычу пальцем во второй вопрос.
Она:
- Иди к доске – там есть плакаты, по ним всё и расскажешь.
Топаю, шуршу плакатами, нахожу этот самый крекинг. Ага, кое-что проясняется. Крекинг – это, оказывается, разложение нефти при нагревании на жидкие и вязкие составляющие. Вот бензин, вот мазут. Что ещё добавить к плакату? Что Менделеев, кажется, сказал, что топить нефтью, всё равно, что сжигать в топке ассигнации. Ещё бензины бывают разных октановых чисел, и чем оно выше, тем бензин дороже. Чувствую – несу околесицу. Комиссия головами качает недоброжелательно, химичка высматривает кого-то в окно. О, господи, что ж они задачки-то мои не проверяют, первый вопрос почему не спрашивают? 
Вышел с экзамена сам не свой. Оля вертится среди моих одноклассников - у неё химия завтра. Ко мне:
- Ну, как?
Машу рукой – всё плохо.
Оля:
- Слушай, народ, анекдот. Приходит дитя из садика, поужинало, потянулось и говорит: «Музикапи». И так каждый вечер. Заинтригованные родители в садик. Там дородная воспитательница почавкала, потянулась и басом: «Мужика бы!».
Кто-то хихикнул. А я смотрю на неё и думаю – никакая ты не звезда пленительного счастья, такая же, как все, а некоторых хуже. Может, все девчонки такие – не бывает идеала. А может, не встретилась ещё, и в Оле я ошибся.
Тут химичка выходит:
- Четвёрку натянули.
- Круто, - не согласился я.
- Так ты даже определения не дал, что такое крекинг – как можно.
- Что поставят в аттестат?
Химичка плечами пожала. А я поплёлся домой.
Вот так, с неудачи начались выпускные экзамены. За год у меня «пять», «четвёрка» за экзамен – что будет в аттестате?
Следующей сдаём историю, но мне и учебник в руки брать не хочется. Куда взор не брошу, всюду этот «крекинг» проклятый мерещится. Наверняка немцы словцо придумали. У, фрицы проклятые!
Стащил постель резиновую с чердака в тень сада, прилёг с книгой под головой - страдаю. Эх, где ты, жизни справедливость?
У ворот мотоцикл затарахтел - не наш «Иж-49», тяжёлый какой-то. Выглядываю и глазам не верю - Валерка Шаров на «Урале», в люльке Валя, соседка по парте, с заднего сиденья Оля машет рукой:
- Поехали кататься.
Уступила мне своё место, и мы поехали. Я сообразить ничего не могу, за какие заслуги нечаянный подарок судьбы: вот Валерка крутит ручку газа, девчонки, одна из которой дороже всех на свете, поют дуэтом - Олину пятёрку по химии обмывают. Ещё час назад разве мог мечтать о таком счастье?

Но меня несло. То ли тому обида за четвёрку на химии способствовала – а кто виноват? – то ли прощальный поцелуй возлюбленной, которая нашла убедительный предлог – стань военным! – нашему окончательному разрыву. То ли суть моя такая от природы – пакостная.  Нелегко, скажу Вам, далось последнее слово, но прозвучало. По доброму-то: ну, знаешь ты предмет на пять с плюсом – так ответь на вопросы и удались без комментариев. А я не мог. Смотрел на членов экзаменационной комиссии, и мнились они барскими легавыми, готовыми загрызть нас, несчастных кроликов, и мстил им за Валины слёзы, за унижения других выпускников.
Нет, я не показывал кукиш или язык - действовал гораздо изощрённей. Первым делом, осмотревшись, находил в комиссии лицо, умевшее ценить юмор и готовое похохотать даже в такой, несоответствующей обстановке. Настраивался на него и обращал к нему ответы на экзаменационные вопросы. Но сами эти ответы настолько были пронизаны репликами, полунамёками и приправлены шуточками, что это лицо, к кому я обращался, начинало улыбаться, хихикать, а могло и оглушительно расхохотаться – будто я анекдоты шпарю, а не защищаю сумму накопленных за время обучения в школе знаний. Члены комиссии тут же делились на две партии – одна из которых расцветала улыбками, другая недоумённо начинала хмуриться. Один из таких на экзамене по физике решил стереть ухмылочку с моего лица дополнительным вопросом:
- А что молодой человек может сказать о втором законе Ньютона?
В тот миг стоял я у доски, и чтобы у членов комиссии не возникло каких-нибудь сомнений в твёрдости моих знаний, тут же нацарапал мелом формулу, объединяющую силу массу и ускорение. А губы с языком понесли околесицу:
- Если вы о яблоке, упавшем с ветки на парик достопочтенного англичанина, то скажу прямо – шибко ему повезло. Представляете: гулял бы он в тропическом лесу, и кокосовый орех, сорвавшись с пальмы…. Узнали бы мы о третьем законе Ньютона? Да не в жисть!
Нацарапал мелом уравнение, в котором сила действия равна силе противодействия, и продолжал:
- С яблоком у него проскочило. Но, оттолкнувшись от прецедента, я задумался - каким же местом товарищ Исаак бился в стену, чтобы открыла она ему третий закон.
Двое из трёх членов комиссии откровенно веселились. Третий оставался мрачным:
- Идите.
Я положил мел, отряхнул ладони:
- А вы не знаете?
- Идите.
Я от дверей:
- Всё равно дознаюсь – и вам расскажу. Хотите?
Вот за такие «выкрутасы» делала мне замечания наша классная.
С экзамена по геометрии меня вытолкали. Жаль, что алгебру сдавали письменно – уж там бы я разговорился. На сочинение настроился самым серьёзным образом. Не очень увлекался литературной частью - знал, что она, как всегда, безупречна. Дважды перечитал черновик, тщательно переписал на чистовик. И его дважды перепроверил. И – о, чёрт! – нашёл-таки ошибку - в каком, не помню, слове вместо «а» написал «о». Или наоборот. Исправил. Единственная помарка на восьми страницах текста. Я был горд собой. Надеялся на высокую оценку. А почему бы нет, убеждал себя - одно лишь исправление ошибки, которую сам нашёл. В этом плане отвлекусь и расскажу о нашем физруке Фрумкине. 
Он, как все уроженцы Кавказа, был заносчив и хвастлив, и за то мною презираем. Но у него была интересная философия. Девчонок он легко отпускал с урока и вообще тяжело переносил их присутствие, но пацанов презирал, когда они приходили с врачебным освобождением от физкультуры:
- Ты не мужчина и с такой бумажкой никогда им стать не сможешь.
С коллегами-учителями спорил:

В другом кабинете гуртовались парни – в галстучках, в сверкающих корочках. Открыли окна и дымили нещадно. Тоже волнуются – не каждый день школу заканчиваешь – понять можно. Женька вызвался всех успокоить и убежал за нашими припасами. Догадался принести одну, распечатал, хлебнул и пустил по кругу. Когда показалось донышко бутылки, он уже мирно спал на сиденье задней парты – только ноги торчали в проходе. Сообщили его сестрёнке, и вскоре явился папаша и унёс домой беднягу.
В нашей школе не было актового зала. Торжественная церемония вручения аттестатов происходила в фойе первого этажа. Преподаватели уместились за одним накрытым скатертью столом. Девчонкам и пришедшим на торжество родителям принесли лавки из столовой, а парни стояли вдоль стены.
Директриса поздравила выпускников и их родителей. Потом кто-то из учителей, держа спич, всплакнул, и девчонки захлюпали носами.
Началось вручение аттестатов.  Наш класс носил литеру «Б», но начали именно с нас. Я думаю, чтобы усилить торжественность момента – финалистам всегда громче хлопают, разогревшись на дебютантах. Так или иначе, первой прозвучала моя фамилия. И я пошёл, изо всех сил стараясь сохранить твёрдость походки. Но с каждым шагом хмель вытесняли другие чувства. Где же медаль? Я шарил взглядом по столу и не находил заветной коробочки. Ни одной. Директриса поздравила меня, пожала руку, вручила аттестат и похвальную грамоту за изучение математики. И всё.
Всё!
Я кивнул, благодаря, повернулся и пошёл, недоумевая - кто и за что лишил меня медали? На ходу открыл аттестат. Может, поведение подкачало? Нашёл графу – «Отл». Так что же? Побежал по строкам глазами – «отл», «отл», «отл». Химия – «хор». Так, начинается. Русский  язык – «удовл». Вот она причина!
Не знаю, что на меня нашло. И много лет спустя, встречая на улице или школьных вечерах своих прежних педагогов, не мог ответить на один и тот же, изрядно подзатасканный вопрос – как ты мог, Антолий? Да, действительно, как я мог? А что я сделал? Швырнул в сторону свой аттестат и громко так, во всеуслышание сказал:
- Вот, сука!
До сей поры, свидетели инцидента считают, что я школу имел в виду. Но это было не так - у произнесённой «суки» было своё конкретное обличие и предмет, который она преподавала. Не догадываетесь, кого я так назвал? Ну и да Бог с ней….
Я вышел вон и дверью хлопнул. А за моей спиной, как мне потом рассказывали друзья, состоялся забег на короткую дистанцию. К брошенному мною аттестату одновременно устремились русачка и наша классная дама. Эта маленькая картоночка была поводком, за который дёрнув, меня ещё можно было резко осадить. До боли. Наверное, мне повезло, что Валентина наша шустрей оказалась – прижала к груди мой аттестат и повернулась к подоспевшей коллеге:
- Что вам, Серафима Васильевна?
А я ушёл на стадион, отыскал последнюю бутылку портвейна и начал с ней расправляться. Половина далась относительно легко, а остатки никак не хотели вливаться. Тут нашли меня друзья и вернули в школу.
Застолье уже началось. Причём ученики насыщались в столовой, а учителя с уважаемыми родителями в учительской. В фойе настраивались музыканты. Бал, одним словом.
Я пил марочное вино и трезвел с каждым глотком. Так иногда бывает.
Не жалел о содеянном – и вообще старался не думать о том. Думал, что последний раз сижу в этих стенах – и становилось грустно. Оглядывал бывших одноклассников и мысленно с ними прощался. Хотелось и с Олей проститься, но дал себе зарок – первым не подойду.
Подошла она. И не одна - её под руку притащила англичанка Юлия Михайловна.

В Свердловск уехал, но не поступил, как намеревался - струсил. От дома далеко, конкурс большой, абитуриенты сплошь евреи – как известно, народ собранный, талантливый, упёртый.
Заблудился с одной девчонкой в главном корпусе, разыскивая аудиторию, познакомился и пригласил в кино, где угощал мороженым. И доугощался – наутро сильнейшая ангина. На подготовительные занятия не пошёл, лежу в общаге, хвораю. Тут сосед по комнате, с вечера пропавший, заявляется – костюм в ремки, сам в крови, хрипит:
- Порезали, сволочи.
Он девушку на вокзале провожал, а в подземном переходе хулиганов повстречал - едва отбился.
- Скорую вызвать? – предлагаю.
Он:
- Не стоит, отлежусь.
Я ему порезы забинтовал. Проникающих ранений не обнаружил - впрочем, специалист я ещё тот. Но за хлопотами ангина прошла или притупилась, и родилось твёрдое решение. Пошёл в приёмную комиссию, забрал документы и уехал домой. По дороге бубнил себе под нос:

И родные не узнают, где могилка моя….

Документы сдал в Челябинский политехнический институт на инженерно-строительный факультет. Поехал на экзамен и в электричке встретил Олю - она в медицинский поступала. И Женьку Пичугина - он тоже в ЧПИ, на автотракторный факультет.
Бренчу губами – его дразню:
- Брр-рым! Брр-рым!
Он меня:
- Кирпич на кирпич, гони, сука, магарыч!
Выпускная «Сука!» ещё долго меня догоняла - удивлялся, как мне школьные друзья кличку такую не дали.
Женька вытащил меня в тамбур для разговора – оба не курили.
- Ты что молчишь? Сидишь, как бука – поговори с ней. Хочешь, я пересяду и не буду вам мешать.
- Бесполезно, - говорю. – Любовь прошла, увяли помидоры.
- Ой, ли?
Вступительные экзамены сдал на четвёрки, но конкурс был большой, и понятно волнение, с которым искал свою фамилию в списке зачисленных. Домой возвращался окрылённый. Протискиваюсь по переполненной электричке, вдруг слышу за спиной:
- Толя. Агарков.
Поворачиваюсь - ба, знакомые лица! Наше школьное руководство – директриса с завучем – домой возвращаются.
- Ну, как ты, поступил? Куда? Молодец. Ты всегда был гордостью (опана?!) школы - мы на тебя надеялись.
Вид удручённый мне их понятен – колодезное радио сообщило: за завышение оценок в аттестатах выпускников сняли их с работы, исключили из партии. Теперь обивают пороги облоно – защиты ищут. За тот инцидент даже нашей Валентине строгача вкатили - хотя она-то совершенно ни при чём. И Пётр Трофимович, выпускающий папа 10-го «А», тоже – его вообще в те дни не было в Увелке: он с новой командой на турслёте побеждал. А вернулся из областного турне уже директором школы.
Пичуга оказался прав на счёт чувств будто бы угасших к Оле.
После торжественной церемонии посвящения в студенты, факельного шествия к центру города и прочих мероприятий, мы с ним выпили, и Пичуга предложил:
- Поехали к ней – у меня есть адрес.

Проказница Верка

Есть женщины, настолько всеми любимые,
что их не отваживаются полюбить.
(Э. Рей)

Уже знакомый дикий наш бугорский край, где девочкам после захода солнца выход на улицу строго запрещён. Кем? Да, ни кем - просто опасно. Братва наша уличная взрослела, зверела, угнетаемая инстинктами, могла и изнасиловать – только попадись.
По этой самой позорной на зоне статье загремел в места не столь отдалённые Славик Немкин. Жалели его. Жалко было и девицу-соседку, над которой неизвестные насильники надругались чуть ли не на пороге дома. «Женилки б оторвать поганцам», – судачили о  лиходеях, а парни кивали и вслед смотрели с тайною надеждой, а может нам добром уступит - теперь-то уж что терять.
И, представляете, приезжает девчонка, смазливая, бойкая – матерится, курит, пьёт, играет на гитаре и с хрипотцой в голосе поёт блатные песни. Кто-то сунулся её потискать и тут же схлопотал - да приложилась крепко. Парни наши к такому обращению не привыкли – опешили, притихли, призадумались. А меж собой решили – надо будет тактику поменять. 
Приехал из Челябинска на выходные - они ко мне.
- Слышь, скубент, дурёха объявилась – по всему видать, жжёная, а не даёт. Ты у нас говорливый – зачни, а как распечатаешь, пустим по кругу.   
Знакомят. Приглянулась. Сидим с ней рядышком на лавочке, вокруг парни колготятся. Она гитару щиплет и поёт:

А где бы взять мне денег, милый мой дедочек?
А где бы взять мне денег, лысый голубочек?

Парни хором (спелись уже):

Спекулируй бабка, спекулируй Любка
Спекулируй ты моя, сизая голубка

И так до бесконечности – о бабе Любе и её лысом старике.
Потом Вера гитару отложила:
- Всё, хватит - пальцы заболели. Идёмте безобразничать.
На улицах темно – самое время кому-нибудь «стукалочку» устроить или дверь в доме подпереть. Но сначала по садам надо прошвырнуться - начало осени, груши в самом соку. А у кого они самые лучшие? Да конечно, у Жвак. Сиганули парни через забор, а мы стоим с Верочкой напротив дома и мило беседуем. Из проулка выплывает мамашка Жвакина – должно быть, со второй смены.
- Чего тут отираетесь?
- Квартиру ищем для молодой семьи.
- Так поздно? Нет у меня комнаты свободной – идите прочь.
- Может, кровать? Нам только переночевать.
- Больно бойкая ты – чья будешь? А этого я знаю – Агарковых парнишка. Верно?
Я кивнул.
- Идите с Богом. С милым и на лавке хорошо.
- Хорошо, но зябко.
- Что ж  выбрала такого - согреть не может?
Удалилась.
Парни из её сада повыпрыгивали – карманы, пазухи грушами набиты. Пошли дальше.
На самом краю посёлка в угловом доме жил Вовка Летягин со своими родителями. Парень скромный, заикастый. Папаша интеллигент, а мама в магазине продавщицей работает. Сторожихой проживала в нём бездомная старуха с внучкой наших лет - Юлей звали. Стала продавщица девушку привечать, домой приглашать и ночевать оставлять. Не дело, мол, девице в казённом здании на сундуке ютиться. 
В какой-то момент Вовчик к ней подкатился, потом расхвастался: -  так, мол, и так, живу с Юлькой в интимных отношениях. Девственники наши аж зубами заскрипели – такой лох, а уже испробовал женских ласк. Умней ничего не придумали – морду хвастуну набить. Предлог убедительный придумали – месть за обесчещенную сиротку. И меня в это дело втянули.
Серёга Грицай к тому времени в верзилу вымахал, кровь кипит, крышу сносит – он и возглавил банду мстителей.
- Припру, - говорит, - растлителя, и дело с концом.
Очень ему эта фраза понравилась – несколько раз повторил.
Обложили усадьбу, стережем, когда Вовочка на улицу сунется. Папашка его учуял что-то, выходит и ко мне.
- Драться не хорошо, - говорит. – Дружить надо. Мы ж соседи.

Со стороны леса по просёлку, виляя и подпрыгивая, летел свет одинокой фары. Потом донёсся истошный звук мотора.
- Верёвку, шилом! – приказала Верка.
- Не-а, есть кое-что получше.
Ей на ладонь опустили катушку с нитками. Мы такие фокусы не раз проделывали, потому и завалялась в кармане. Нитка тонкая – пальчиком порвёшь, но ночью при свете фар кажется толстенным канатом. И реакция на неё такая -  трезвый заметит, остановится, пьяный тормознёт и брякнется, не заметит – его счастье, порвёт без всякого вреда.
Этот заметил, тормознул, вильнул и кувыркнулся. Скорость приличная была – шебаршат они по дороге наперегонки с упавшим мотоциклом. У последнего двигатель рёвом заходится, а мужик матом кроет всю вселенную.
Сыпанули мы бежать и смехом давимся. Впереди Сергей Грицай - сигарета меж пальцев, как маячок мигает. Вдруг – бац! – бычок летит к земле, искры вокруг. Теперь и он на судьбу наехал – орёт благим матом.  Песок пологой горкой на пути его лежал - от времени схватился. С одной стороны выбирали, и яма получилась, в неё и угодил Грицай.
Следом Верка несётся. Я её за руку и в сторону. Она тоже вцепилась в мою ладонь и круче забирает прочь. Короче, в пылу разудалого бегства слиняли мы с ней от всей толпы. Гуляли долго по посёлку, а как вторые петухи запели, присели у её ворот. Интересная она, между прочим, собеседница - болтает, болтает, и не без толку. Поведала, как здесь оказалась в квартирантах у своих далёких родственников.
Сестра старшая дружила с парнем, проводила в армию и не дождалась. Пришёл – она замужем. Ладно, говорит тот, отомщу. И начал за Веркой ухаживать. Ничего ему не надо – ни поцелуев, ни… всего прочего или последующего. Твердит: «Пойдём, Вера, в ЗАГС». Ну и заколебалась Вера Павловна - парень-то хороший. А сестра старшая с ума сходит: не тронь его – он мой. Выйдешь, говорит, всё равно житья не дам – отравлю. Родители их мирили и стыдили, а потом отправили Верку в ссылку к родственникам – от греха подальше. Верка дома курсы закончила, устроилась в Увелке парикмахером, и… ждёт сюда своего ухажёра.
- Да, чувствую, напрасно - снюхались они там с Любкой. И как не стыдно – при живом-то муже.
- А ты что, как праведник, сидишь? – поменяла она тему. – Никогда девчат не тискал или я не нравлюсь?
- Нет, отчего же – очень нравишься. Только не люблю наглеть или выпрашивать – в этих делах всегда инициативу дамам отдаю. Если нравлюсь, пользуйся – всё моё туловище к твоим услугам. А нет – чего же суетиться?
- Какой мудрый – до свадьбы за тобой ухаживай, после…. Когда ж девчонке пофорсить?
- Её дела….
- Подарком себя мнишь?
- Да нет, живу, с инстинктами борюсь.
- А надо?
- Ну, а как же. Хочу тебя поцеловать, а вдруг не нравлюсь – не плохо же сидим - а тут начнутся: обиды, оскорбления, упрёки, и в результате, в разные стороны пошли.
- Все так делают. Хочешь жизнь перехитрить?
- Да вряд ли. Просто сказав «а», надо говорить и «б». Подставишь щёчку – мне захочется в губки, потом шейку. Начну крючки на лифчике искать. А потом….  потом…. Все этого хотят, а ты, я вижу, не готова - по крайней мере, сейчас со мной. Так, стоит напрягаться?
- Фи – ло – со – фия.
- Нет. Собственное видение вещей.
- Ладно, философ, - Вера встала с лавочки и потянулась. – Завтра придёшь?
- Приглашаешь?
- О, господи! Буду ждать.
Она взяла мои уши в сильные ладони парикмахера и крепко поцеловала в губы.

- Ты, что, Лупоня, в шишки метишь? Так я тебя сейчас сравняю. Хочешь дырку в животе – не помешает: где пукнешь, где отольёшь….
- Э… э, кончай, - Лубошников попятился, но велосипед сковывал его движения.
Астах ткнул ему под локоть кулаком. Серёга дернулся и упал в кювет вместе с транспортным средством.
- Ну, ты, Саня дурак, - чертыхался, поднимаясь. – Форменный придурок.
- Да я пошутил, Лупоня! – кашлял Астахов своим неповторимым старческим смехом, за который нарекли его на улице Дед Астах.
Но Лубошников, поднялся, отряхнулся, махнул рукой и быстро-быстро укатил. Прыщавый Веркин ухажёр остался в одиночестве и сильно загрустил.
- Ша, Санёк! С этой тварью я сам справлюсь. Ну что, Вера Павловна, жизнь вашего ухажёра в ваших руках. Решайте - калечить пацана иль восвояси отпустить.
Вера посмотрела на меня без ненависти, а очень даже благосклонно. И голос её ворковал.
- И что я должна сделать?
- Быть очень-очень ласковой со мной.
- Согласна.
- Не верь, Толян! – вмешался Астах. – Я этому козлу сейчас уши отрежу, а после, как полюбит, возверну.
Саня только шагнул в сторону незадачливого ухажёра – тот стрекоча задал. 
- Ну, вот, Вера Павловна, - поднялся я с лавочки. – Пожалуйте на экзекуцию.
- Я согласна, - Вера встала рядом, и мы оба стали пристально смотреть на Деда Астаха, всем своим видом показывая - мавр сделал своё дело, мавр может уходить.
Санька взглянул на нас, вздохнул обречённо и поплёлся в темноту.
- Куда пойдём? – Вера стряхнула с моего плеча невидимые пылинки.
- На кладбище. Всё свершится на братской могиле вертолётчиков. И если мне покажется, что вы, Вера Павловна, недостаточно нежны – там и останетесь, привязанной голой к обелиску.
- Какой ужас! Я буду очень, очень нежной.
- А на кладбище ночью не забоишься?
- Так я же не одна – с таким защитником чего бояться?
- Ты это брось. Там такая чертовщина по ночам блукает, что моргнуть глазом не успеешь, как окажешься в чьём-нибудь желудке иль с ума сойдёшь от страха.
И я погнал какую-то пургу о стальном гробе на двенадцати болтах, который в ночь перед грозой носили мужики по городу и оставляли в подъезде дома, а к утру там все от страха умирали;  о чёрном пятне на стене, из которого по ночам высовываются руки и душат спящих на постели….
Рассказал, между прочим, одно стихотворение, которое в газете кустанайской прочитал. Её Васька Тёмный, одногруппник, привёз из Казахстана и предысторию такую поведал. Жил в Кустанае альпинист, стихи писал – а вот это напечатали некрологом в газете, когда их автор погиб в горах. Итак…

Чёрный альпинист

Альпинисты на площадке,
Только кончив трудный путь,
  Собрались в своей палатке
  Перед траверзом уснуть.
  Где-то камень прокатился,
  Не звучит опять ничто.
  Тихо вечер опустился
  На Ужбинское плато.
  Тёплый ветер дунул с юга,
  Тишина на леднике.

……………………………..
  Буря долго бушевала
  Ждали, ждали – нет ребят.
  Через снежные завалы
  Их пошёл искать отряд
  Возле сорванной палатки
  Найден был один из двух
  Вниз ледник спускался гладкий
  Аж захватывало дух
  Ужбы грозная вершина
  Нависала позади
  Прямо в лоб, на седловину
  По стене вели следы.

Спутница моя ахала и прижималась, прижималась, и …. И я решил, какого чёрта плестись на кладбище – не дай Бог, брызнет дождь.
Остановился:
- Пойдём в будку – покажу, где и как я живу.
- В собачью? Пойдём, миленький.
В этой рыбачьей будке, что стояла в саду у Калмыковых, я прожил минувшее лето - отец развалил старый дом и возводил на его месте новый. Они с мамой ютились во времянке, а мне хватало места только за столом. Впрочем, меня это вполне устраивало. Там была буржуйка, так что, заморозки не страшили, разве только сильные холода. Заботило одно – будка редко пустовала, всегда в ней кто-то ночевал. Сегодня, возможно, там был пьяный и вонючий Астах. Но я ошибся….
Нащупав в темноте чью-то ступню, придавил большой палец.
- Какого хрена? – на лунный свет высунулась заспанная Гошкина физиономия.
- Слышь, Иваныч, топай до хаты.
- Залазь – поместимся.
- Я с девушкой….
- Влезайте оба.
- Георгий Иваныч, ну иди, не тяни время.
Балуйчик выполз из будки, встал на ноги.
- Верка что ль? – кивнул на силуэт в темноте.
- Иди, иди….
Гошка наклонился к моему уху:
- Не справишься – зови.
- Справлюсь, иди.
Но я не справился.
Мы тонули в безумстве ласк. На мне остались только брюки. На загорелом Веркином теле узкой полоской белели трусики. Я осыпал её поцелуями – с кудрявой макушки головы до пальцев ног. Девушка скребла ногтями мои лопатки и тихо постанывала. Но лишь ладонь моя ныряла под резинку её набёдренной повязки, она вся напрягалась:
- Не надо.
И это повторялось, повторялось, повторялось….
Мне казалось, у этой борьбы и единения должен быть логический конец - благополучный для моих желаний. Дело в количестве попыток – крепость должна была однажды сдаться. Потом подумалось, что она и так получает удовольствие, большего ей и не надо - почувствовал себя обкраденным. Потом решил, что меня просто проверяют, действительно ли я в любви философ, а не болтун-насильник - охладил свой пыл.
- Устал, бедненький. – Веркины губы пустились в путешествие по моему торсу.
Ночь истекла, подкралось утро, а мы и глаза не сомкнули. Вера засобиралась:
- Скоро народ засуетится. Проводишь?

Кум чёрту, шурин королю

Самый заклятый враг права — привилегия.
(М. фон Эбнер-Эшенбах)

Заинтриговал, должно быть, изрядно: уже который рассказ твержу - статус, статус, а что к чему не объясняю.  Небось, подумали - чемпионом стал по боксу, раз все Увельские хулиганы мчались через дорогу со мной здороваться. Да нет, господа хорошие, кроме футбола и шахмат нигде более на спортивной стезе замечен не был. Да и там-то числился в середнячках районных.
Так в чём же дело?
А дело в том, что замуж сестра вышла, удачно вышла – по крайней мере, для меня. Зятем стал не кто-нибудь, а самый настоящий король Увелки. Впрочем, что там Увелка - они могли бы стать королями в любом другом месте, в самом большом городе. Король, как говорится, он и в Африке король.
Трое их было, трое Вовок, трое друзей – Фирсов, Попов и Евдокимов, мой зять. Однажды подружившись в ПТУ, через всю жизнь пронесли верность братству. Так уж получилось, что облюбовали они нашу Увелку – ездили на танцы, познакомились и переженились с местными девчатами. Да так и остались жить, а могли бы стать королями, ну, скажем, в Тюмени.
Людмила только начала встречаться со своим будущим мужем, а меня уже останавливала на улице шпана:
- Это твоя сестра с Евой дружит? Смотри, не заарканит – тебе кранты.
Я к сестре с расспросами.
Она:
- Ева – это от первых букв имени: Евдокимов Владимир Андреевич. И он действительно отчаянный парень – такой, что все шишкари Увельские перед ним на цыпочках.
Сестра успешно справилась с поставленной задачей и вознесла меня на божественный Олимп, по крайней мере, в глазах  одноклассников, сверстников, да и, ну, не будем скромничать - всей Увелки. Вот как-то идём толпой из школы, и гололёд во всю ширь дороги - ноги скользят, разъезжаются - падаем, и толкаться не надо. Хохочем - ну, понятно, уроки позади, а тут цирк - коровы на льду. Меня сзади лапища за плечи цап:
- Держись, Толян, а то мне совсем кранты в этих корочках. Шуруй на тротуар.
Я тихонечко-тихонечко, подошвами зимних ботинок  - шорк, шорк - и с дороги. Тротуар песочком присыпан, золой. 
Фирс:
- Ну, спасибо. Теперь дойду.
И ушёл. А ребята ко мне:
- Слушай, это же сам Фирс. А с тобой так запросто….
И заспорили, кто из трёх королей главный. А я-то знал: Фирс - это сила, Попич - доблесть, а Ева - всем голова.
Сначала молодые пожили у нас, а вскоре получили квартиру. Зять работал сварщиком в строительной организации, и там с этим не затягивают. Я любил бывать у них в гостях. Да к тому же племянник не заставил себя долго ждать – маленький, белобрысый озорник.
Отец, как увидел внука, выпил и расплакался:
- Вот для чего, сынок, стоит жить - чтоб дети рождались, и жизнь продолжалась.
Зятя он недолюбливал - не находил тем для общения. Да к тому же болезненно переживал потеснение своего авторитета. Но тут я ничего не мог поделать - Ева стал моим кумиром. Он был несуетлив, немногословен, никогда не начинал первым разговора, но всегда  поддерживал.